1863, 1 марта В Петербурге в бедной семье родился Федор Кузьмич Тетерников (в будущем писатель Федор Сологуб). Отец ребенка — портной, мать — крестьянка.

1867 Смерть отца.

1875 Написано первое стихотворение.

1882 Сологуб окончил Санкт-Петербургский учительский институт и уехал служить учителем в Крестцы Новгородской губернии.

1883 Начат роман «Тяжелые сны».

1884 Первая публикация стихов.

1885 Сологуб переводится в Великие Луки. 1889 Сологуб переводится в Вытегру. Первые стихотворные переводы из П. Верлена.

1893 После учительства в провинции Сологуб возвращается в Санкт-Петербург.

1894 Смерть матери.

1895 Вышел поэтический сборник «Стихи. Книга первая».

1896 Вышел сборник «Тени. Рассказы и стихи». Опубликован роман «Тяжелые сны», законченный в 1894 году.

1906 Опубликованы отдельным изданием «Политические сказочки». Вышел поэтический сборник «Родине».

1907 Смерть любимой сестры. Сологуб вынужден уйти в отставку. Опубликован отдельным изданием роман «Мелкий бес». Вышел поэтический сборник «Змий. Стихи, книга шестая». Опубликован сборник рассказов «Истлевающие личины». Появилась трагедия «Дар мудрых пчел». Вышла в свет мистерия «Литургия Мне».

1908 Сологуб женится на писательнице и переводчице А. Чеботаревской. Вышел поэтический сборник «Пламенный круг». Появилась трагедия «Победа смерти». Опубликован сборник рассказов «Книга разлук». Появились «шутовские» пьесы «Ванька Ключник и паж Жеан» и «Ночные пляски». Отдельной книгой изданы переводы из П. Верлена.

1909 Опубликован сборник рассказов «Книга очарований».

1909—1912 Издательство «Шиповник» выпускает собрание сочинений Сологуба в двенадцати томах.

1912 Опубликован роман «Слаще яда».

1913 Сологуб с А. Чеботаревской и поэтом И. Северяниным отправляется по городам России. В программе лекция о поэзии и чтение стихов. Издательство «Сирии» начинает выпуск собрания сочинений Сологуба — в двадцати томах (вышло не полностью).

1914 Опубликован роман «Творимая легенда».

1915 Вышел поэтический сборник «Война. Стихи».

1918 Сологуб избран председателем совета Союза деятелей художественной литературы.

1920 Вышел поэтический сборник «Голубое небо».

1921, сентябрь А. Чеботаревская покончила с со-бой, бросившись в реку. Вышли поэтические сборники «Одна любовь», «Соборный благовест», «Фи-миамы». Опубликован роман «Заклинательница змей».

1922, май Вышли поэтические сборники « Костер дорожный », « Свирель », «Чародейная чаша».

1923 Вышел поэтический сборник «Великий благовест» (дополненное издание «Соборного благовеста»). Отдельной книгой изданы переводы из П. Верлена.

1924 В Государственном академическом драматическом (Александрийском) театре торжественно отмечено 40-летие литературной деятельности Сологуба. Сологуб избран почетным председателем секции переводчиков в Союзе ленинградских писателей.

1925 Сологуб избран председателем секции детской литературы.

1926 Сологуб избран председателем правления Союза ленинградских писателей.

1927, 5 декабря Умер в Ленинграде. Похоронен на Смоленском православном кладбище. Рядом могила его жены А. Чеботаревской.

Это был человек, как я теперь понимаю, лет сорока, но тогда, вероятно, потому что я сама была очень молода, он мне показался старым. Даже не старым, а каким-то древним. Лицо у него было бледное, длинное, безбровое, около носа большая бородавка, жиденькая рыжеватая бородка словно оттягивала вниз худые щеки, тусклые, полузакрытые глаза. Всегда усталое, всегда скучающее лицо. Помню, в одном своем стихотворении он говорит:

Вот эту смертельную усталость и выражало всегда его лицо. Иногда где-нибудь в гостях за столом он закрывал глаза и так, словно забыв их открыть, оставался несколько минут. Он никогда не смеялся.

Когда мы познакомились ближе и как бы подружились, (насколько возможна была дружба с этим странным человеком), я все искала к нему ключа, хотела до конца понять его и не могла. Чувствовалась в нем затаенная нежность, которой он стыдился и которую не хотел показывать. Вот, например, прорвалось у него как-то о школьниках, его учениках: «Поднимают лапки, замазанные чернилами». Значит, любил он этих детей, если так ласково сказал. Но это проскользнуло случайно.

Вспоминала его стихи, где даже смех благословляется, потому что он детский.

Да, нежность души своей он прятал. Он хотел быть демоничным.

Что за человек Сологуб, понять было трудно. Его отношения ко мне я тоже не понимала. Казалось бы, совершенно безразличное. Но вот неожиданно узнаю, что мою пьесу «Царица Шамурамат» (я тогда увлекалась Древним Востоком) он старался устроить в театр Комиссаржевской.

Раз как-то пришел он ко мне с Георгием Чул-ковым. Я была в самой лютой неврастении. Чулков ничего не заметил, а Сологуб странно пристально присматривался ко мне и все приговаривал:

— Так-так. Так-так.

Вечером пришел снова и настаивал, чтобы я пошла с ним в ресторан обедать, и оттуда повел по набережной.

— Не надо вам домой торопиться. Дома будет хуже.

Была белая ночь, нервная и тоскливая, как раз бы Рыцарю Смерти поговорить о своей Даме. Но он был неестественно весел, болтал и шутил, и я поняла, что он жалеет меня и хочет развлечь. Потом выяснилось, что так это и было. Его мертвые глаза видели многое, живым глазам недоступное и ненужное.

Во время революции Сологубу жилось трудно. Он приглядывался, хотел понять и не понимал.

— Кажется, в их идеях есть что-то гуманное, — говорил он, вспоминая свою униженную юность и сознавая себя «сыном трудящегося народа».— Но нельзя жить с ними, все-таки нельзя!

Еще старался творить из «бабищи грубой», из нелепой жизни своей легенду. Но бабища ухватила цепко.

В одну из последних петербургских зим встречали мы вместе Новый год.

— Что вам пожелать? — спросила я.
— Чтобы все осталось, как сейчас. Чтобы ничто не изменилось.

Оказывается, что этот странный человек был счастлив! Но тут же подумалось — боится и предчувствует злое.

Его основной пафос — пафос интимности, но не той, которая роднит человека с человеком, а другой — которая делает человека уединенным созерцателем мира. Отсюда — формула, данная самим Сологубом в предисловии к книге «Пламенный круг»: «Рожденный не в первый раз и уже не первый.завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, — хочу, чтобы интимное стало всемирным». Иных может поразить здесь слово «просто» — ведь было время, когда Сологуб считался вычурным декадентом, которого трудно понимать. Но Сологуб повторит еще раз:

И действительно — в его стихах нет ни сложных оборотов синтаксиса, ни сложных метафор. Метафор даже вовсе нет — они как будто сознательно выброшены им из поэтического обихода. Зато усилена магия отдельных слов и фраз, часто получающих в его стихах заклинательный характер. Сологуб не столько «поет», сколько ворожит, колдует. Это достигается то воздействием звуков, то выбором и повторением слов, то, наконец, эффектом медленно ползущей и свивающейся, как змея в кольца, фразы. Не играя звукоподражаниями, как Бальмонт, и не принимая тем самым этого средства, Сологуб в наиболее патетических местах иногда как бы оставляет твердую почву смысла и погружается в стихию звука.

Не раз приходилось читать, будто в последние годы отрекся он от «сатанических» пристрастий, исцелился от ядов, отравлявших его душу, перестал витать в мире пороков и призраков, примирился с простою жизнью, которую некогда проклинал, обратил благосклонный взор к земле и полюбил родину. Высказывалось при этом, будто благодетельную роль в «просветлении» Сологуба сыграла тягостная судьба России, которой декадентский поэт до тех пор как бы и не замечал и которую он увидел и полюбил в годы ее страданий.

Не спорю: такая концепция содержит в себе чрезвычайно много приятного. Мы любим наблюдать, как поэты перед смертью исправляются и просветляются. Предсмертная эволюция — наш конек. Открыли «эволюцию» — и можем с чистым сердцем хвалить покойника: хоть перед смертью, а сделался он таким же хорошим, как мы, и каким ему давно пора было сделаться.

К сожалению, все же приходится отказаться от наблюдений над эволюцией Сологуба: ее не было. Я нисколько не собираюсь отрицать наличность у Сологуба этих «просветленных» и «примиренных» мотивов, в частности — его любви к России. Но видеть в них «эволюцию» я бессилен. Эволюция была бы налицо, если б эти мотивы составляли характерный и исключительный признак сологубовской поэзии последнего периода; если бы можно было наблюдать их первое появление, затем нарастание, наконец — то, как ими вытесняются прежние, с ними несогласные. Но именно этих явлений, необходимых для того, чтобы можно было говорить об эволюции, в наличности нет. Те мотивы, которые, в случае эволюции, должны бы исчезнуть из поэзии Сологуба, в действительности сохраняются до конца. Те, что должны бы теперь явиться впервые, — на самом деле существовали всегда или так давно, что их появление никак нельзя связывать ни с российской жизнью последних лет, ни с личным предсмертным «просветлением» Сологуба.

В сологубовских стихах нет ничего, что можно было бы переложить на язык трезвой, точ-ной, честной прозы. И даже никаких изменений, — к тому времени, — никаких переходов голоса! Послышалась в начале девяностых годов эта пленительная однозвучная песня, и так и длилась двадцать лет, не уступив ни в чем ни общечеловеческим чувствам, ни «здравому смыслу», — не заразившись ими. И действительно, как было не заслушаться этого голоса, как не поддаться искушению назвать его самыми зыбкими, двусмысленными словами: лунный, холодный, бесплодный, дымно-зеленый, мутно-жемчужный, ночной, пустынный, змеиный... Но что с этими стихами делать! Они все сходны между собой, все сливаются в одно бесконечное целое, в «парки бабье лепетанье». Может быть, никому из наших поэтов не соответствует так верно слово «лепетанье», но зато ни у кого не ощутимо так близко постоянное присутствие «парки»... Конечно, можно было снизить тон, упростить тему, поговорить о сологу-бовском «мастерстве», о владении им тем или иным стилем. Однако это было бы впустую и «мимо». Все то, что составляет поверхность или оболочку литературы, Сологуба, по-видимому, мало занимало. Вернее, для него не существовало оболочки, и нельзя коснуться его стиля, не задев его сущности.

В прозе Сологуб таков же, как и в стихах. И мне думается, что наиболее долговечным в этой части его творчества окажется не «Мелкий бес», а его детские, :расеказы— такие, как «Жало смерти», с их дикой, жуткой мечтой. Что «Мелкий бес»! Бытовая картина, роман из провинциальной жизни; о, в этой области у Сологуба всегда найдутся соперники более счастливые, более убедительные, зоркие, правдивые. Передонов, впервые созданный новый «общий тип» в русской литературе? Но это прежде всего не тип, не человек, это тяжелая, механическая и поистине «больная» выдумка. А сологубовские дети... да, согласимся, что это, пожалуй, и не настоящие дети, что таких детей не бывает. Но дело в том, что мы детей, в сущности, не знаем и узнать не можем, и память наша нам тут мало помогает. Сологуб вселяет в детей свою таинственную душу, и нас в его рассказах поражает странность, несоответствие их взрослым людям, их неполная проницаемость для взрослого сознания. У Сологуба дети ангелоподобны, у других писателей это просто будущие врачи, адвокаты или банкиры, маленькие дельцы или маленькие жулики. Может быть, правды нет у Сологуба, но у остальных ее нет наверное.

...И все-таки, несмотря на «нездешность» сологубовского творчества, на нем сказался простой и вечный закон: искусство возвышает душу. Как будто сама песенная сила стихов Сологуба подняла его на высоты, откуда его «облагороженная» душа различила, что все декадентские, ложноницшеанские соблазны его молодости, все самоутверждения, сатанизмы, демонизмы — прах, а настоящий мир — прост и чист. Как будто долго загостившись на земле, долго проскучав на ней, поэт в конце концов ощутил некоторую «сладость» в этой «грубой», «злой», «постылой» жизни. И в последних стихах Сологуба совершилось чудо проявления любви к чуждому ему миру и к его «бедным», чуждым ему обитателям.

1. Поэзия и проза Федора Сологуба: сравнительный анализ (повторяющиеся мотивы, темы, образы, словесные формулы). 2. Картины провинциальной жизни в романе Федора Сологуба «Мелкий бес».

3. Литературные отголоски в стихах и прозе

Федора Сологуба (скрытые и явные цитаты, реминисценции, пародии и прочее).

4. Передонов и Беликов: портрет русского педагога у Федора Сологуба и А. П. Чехова.

5. Повседневная культура на страницах романа «Мелкий бес» (суеверия, народные обычаи и поверья, ритуальные действия и т. п.).

6. Место романа «Мелкий бес» в русской литературе (значение романа, влияние, оказанное на современников, отголоски творческого; метода романиста в сочинениях русских литераторов других эпох).

7. Федор Сологуб-переводчик: опыт характеристики (переводы из. В. Гюго, А. Рембо, Т. Щев-ченко, Н. Кучака и пр.).

8. Двойничество или подобие? Стихи Поля Верлена в интерпретации Федора Сологуба.

9. Две концепции мироздания: колесо фортуны и чертовы качели (на материале средневековой поэзии и поэзии Федора Сологуба).

10. «Когда я был собакой»: образ собаки у Федора Сологуба и место этого образа в русской литературе (произведения А. Чехова, Е. Замятина, К. Федина, Г. Владимова).

11. Дон Кихот и Дульсинея — влияние этих образов на личность и творчество Федора Сологуба (попытка характеристики).

12. Поэт в роли шута (на материале стихотворений Федора Сологуба).

13. Магия, колдовство, ворожба, отразившиеся в зеркале творчества Федора Сологуба.

14. Античные мотивы у Федора Сологуба.

15. Федор Сологуб и русский символизм (притяжения и отталкивания).

I. За редкими исключениями в произведениях любых литераторов, независимо от их творческого метода и ориентации, можно обнаружить устойчивый комплекс тем и мотивов, которые и определяют, собственно, их неповторимую индивидуальность.

1. Темы и мотивы, которые следует охарактеризовать как «пришедшие извне», в своем роде «объективные», принадлежащие не столько данному писателю, сколько всей эпохе или культурной ситуации, в которых он существует (например, для символизма тема смерти, тема жертвы, тема искупления, тема богоборчества).

2. Темы и мотивы, пришедшие к писателю разными путями, но усвоенные им, являющиеся

его личными, в своем роде «объективными» (например, у «преодолевшего символизм» Н. Гумилева тема дальних странствий, тема энергичной и деятельной личности, тема сильной, но ничуть не экзотической личности в экзотических обстоятельствах).

II. Особость художественного мира Федора Сологуба даже в сравнении с необычными художественными мирами других русских писателей рубежа веков.

1. Функционирование одних и тех же тем, образов, порой устойчивых выражений в соло-губовской поэзии и прозе.

2. Усиленный автобиографический элемент в его сочинениях.

3. Разнообразные заимствования и переклички с чужими художественными системами.

А. Заимствование, вплоть до прямого плагиата, у литераторов, не слишком удаленных во времени от Сологуба.

Б. Реминисценции и парафразы из писателей-классиков (Пушкина, Гоголя и т. д.).

В. Античные мотивы в творчестве Сологуба, которые не могут рассматриваться как заимствования, а лишь как реконструкция духа произведений периода классической древности.

III. Мотив босых ног, босоты в стихах Сологуба (более усложненно функционирует и в сологубовской прозе).

1. Мотив босоты можно рассматривать как сугубо автобиографический, он присутствует и в ранних, стихах Сологуба:

Как автобиографический, этот мотив функционирует в пределах от символизирующего «бедность» до символизирующего устойчивость, «привычку», приобретенную с годами.

2. Тот же мотив, как мотив, связанный с античностью, звучит возвышенно и слегка торжественно. Сологуб выступает здесь реконструктором духа древней культуры и почти его носителем (ср. фрагмент из воспоминаний о писателе: «...недавний разговор с Федором Кузьмичом и Разумником Васильевичем о том, что, начиная с эллинской литературы, идет кривая падения литературы до наших дней и греки остаются не только непревзойденными, но и недостижимыми в высоте искусства и литературы...»).

3. Босота способна выступать и в ином качестве, она несет явные признаки хтоничности. «Ноги в культуре — субститут, замена половых органов и символ тяготения к смерти. Ноги — это также символ плотской любви», — пишет в «Словаре культуры XX века» современный исследователь. И потому стихи, написанные Сологубом под конец жизни, и столь внешне отличающиеся от его прежней лирики, ло сути своей, стихи того же «певца смерти», каким считался Сологуб на протяжении десятилетий:

IV. Мотив босоты, «босых ног», как все прочие мотивы в творчестве Федора Сологуба, многосмысленны и полифункциональны, его нельзя толковать, исходя из какой-либо одной-единственной предпосылки, даже справедливой и, кажется, подтвержденной многими исследователями и мемуаристами.

В мемуарном очерке, так и названном без особых затей по имени главного героя «Федор Сологуб», Тэффи рассказывает об одном любопытном случае. Федор Кузьмич взял ее стихотворение, переделал, как нашел нужным, и спокойно собирался его напечатать. Разумеется, под своим именем.

Когда автор стихотворения задал ему прямой вопрос: действительно ли он переделал ее «Пчелок», Сологуб не отказывался. Да, ему приглянулось стихотворение, вот он с ним и поступил по собственному разумению. На возражение же, что так поступать нехорошо, логично ответил: нехорошо для того, у кого берут, а не тому, кто берет.

Подобная странная позиция в те времена была еще и рискованной. Известно, какой скандал разыгрался вокруг переделки А. Ремизовым народной сказки, заимствованной из сборника Н. Е. Ончукова. Писателя публично обвинили в плагиате, и спастись от несправедливого обвинения (а ведь сказка была заново обработана) не было никакой возможности.

Сологуб же не только не скрывал того факта, что использует чужие произведения, но и особым образом гордился этим. Уже и много позднее, в последние годы жизни, спокойно признавался: «я когда что-нибудь воровал — никогда печатно не указывал источников. То есть не делал примечаний такого рода: украдено — у того-то. И забавно, что меня не могли уличить в плагиате. Только один раз уличили. А ведь я обокрал Бульвера». Это едва ли не дословная запись сологубовского высказывания, сделанная его знакомым В. Смиренским.

Позиция Сологуба выглядит тем более странной, если вспомнить некоторые другие эпизоды из его жизни. Женившись на А. Чеботаревской, Федор Кузьмич стал, как считалось, писать в соавторстве с женой. Но так лишь считалось. Хотя произведения выходили под двумя именами, для литераторов одного с Сологубом круга не являлось секретом, что чаще всего это сочинения самой Чеботаревской, а Федор Кузьмич участия в их создании не принимал. И более того, некоторые произведения, подписанные только именем Федора Сологуба, сочиняла та же Чеботаревская.

Как все это понять, особенно если учитывать, что к своему творчеству Федор Кузьмич относился с видимым благоговением? В беседах не забывал подчеркивать: «Когда я хочу сделать себе что-нибудь очень приятное, я беру одну из своих книг— и читаю... огромное удовольствие...»

И если на первый вопрос — почему Сологуб не гнушается плагиатом, столь любя свои собственные сочинения, — достойного ответа современники не подыскали, то разгадку второго вопроса — что заставляет Сологуба подписывать часто попросту неудачные книги своим именем, — предложили. Тэффи считала — так Сологуб мстил за пренебрежение критиков к его первым, лучшим вещам. Им, критикам, с их неразборчивостью, преклонением не перед совершенством произведения, а перед авторитетом писателя, достанет и Чеботаревской. Пусть их.

На самом деле в поведении Сологуба не только нет какого-либо противоречия, но, напротив, легко увидеть определенную, пусть и не философскую, однако превосходно продуманную и выстроенную систему.

Сологуб, по воспоминаниям той же Тэффи, делил писателей на графоманов и дилетантов.

Себя он относил к графоманам. Определение ни в коем случае не оскорбительное. Определение качественное. Сологуб, как любой графоман, бездарный либо гениальный, сочинял чрезвычайно много. И для создания произведений ему требовался все новый и новый материал.

Творческая манера Сологуба, которой он не изменил с самого вступления в литературу и до последних дней жизни, отчасти его тяготила. Постоянные мотивы, словосочетания, темы, герои — обязательные составляющие сологубовской поэтики — несли с собой и однообразие. Он нуждался в заимствованиях, которые потом ассимилировались, переплавлялись в его творчестве. Но таковы законы искусства: «Гениальные поэты только и занимаются подражанием и перепевом. А оригинальные образы и формы — создают слабые поэты. И это — естественно. Зачем человеку — как грибу питаться неорганическими соединениями, над чем-то думать, что-то изобретать? Надо обирать предшествующих поэтов — самым бессовестным образом».

Федор Кузьмич твердо считал, что подобным образом и должны поступать классики: «Вся наша литература — сплошной плагиат. А если бы это было и не так, у нас не было бы великих поэтов, точно так же как не было бы ни Шекспира, ни Гёте, которые, как известно, — всегда работали на чужих материалах». Эти слова, записанные В. Смиренским, произнесены Сологубом в конце жизни.

Воровство он возвел в творческий принцип и воспевал его, например, в афоризмах. «Воровать труднее, чем работать. Поэтому справедливо, что удачливых воров почитают люди. Ценят здесь их искусство» — высказывание выбрано из целой серии подобных, наугад.

Когда сильна творческая система, любое заимствование станет на свое собственное. Иногда он выражал это иными словами: «Ты же, если сильный (а о слабых что заботиться, — есть им ласковая смерть), — в огненную купель войдешь и не опалишься. И это печать твоего совершенства».

Что же до произведений А. Чеботаревской, подписанных двумя именами или одним соло-губовским, тут нельзя усматривать желания обогатиться, этакого цинического меркантилизма (а между тем за произведения «сологубовские» платили неизмеримо больше, чем за произведения, созданные какой-то Чеботаревской). Возможно, Федор Кузьмич считал, если творческая система ее сильна, она переживет невольный подлог, «подделку под Сологуба», если же нет... О судьбе слабых, в сологубовском понимании, сказано несколькими строками выше.

Сологуб предоставлял А. Чеботаревской (не как своей жене, а как литератору, человеку, занимающемуся тем же делом, что и он сам) использовать шанс, в стиле той же «сологубов-ской» системы понятий: «Не теряй времени даром, — работай или воруй, — и наконец станешь почтенным человеком». При том держась мнения, что лучше выбрать второе: «Собственным трудом никогда ничего не сделаешь хорошего. Всегда надо пользоваться чужим». О текстологах, литературоведах, исследователях сологубовского творчества Федор Кузьмин не заботился — сами разберутся, когда захотят. Ведь копаться-то станут не в «своем», а в «чужом».

1. Какова была настоящая фамилия Федора Сологуба?

2. До того как Сологубу придумали псевдоним, с которым он встретил славу, он подписывался разными случайными псевдонимами и подписями. Одна из них была Ф. Т. Какой еще русский поэт подписывал свои стихи теми же буквами?

3. В детстве на Сологуба необычайно повлияли три прочитанные им книги, воспоминание об одной из которых он пронес через всю жизнь. Что это были за книги?

4. От какой болезни боялся умереть Сологуб?

5. «Собака», «босота», «качели», «змей» — что общего между этими словами?

6. Сологуб тщательно вел картотеку, что это была за картотека?

7. Константин Сомов и Юрий Анненков, такие разные художники. Но что у них было общего?

8. Сологуб писал стихи, прозу, пьесы. Над какой не совсем обычной для русского писателя книгой, так и не увидевшей свет, он работал?

9. В предисловии к «Мелкому бесу» автор сравнивает свой роман с зеркалом и говорит: «Уродливое и прекрасное отражаются в нем одинаково точно». К каким произведениям отсылает это сологубовское сравнение?

10. Главный герой романа — учитель Передонов. Попробуем вспомнить, как он выглядел. Например, носил ли он очки?

11. Какая вещь доставляла Передонову неизменное удовольствие, когда он был на людях?

12. Что вспоминает Передонов о своем детстве?

13. Какой водой мылся Передонов и почему?

14. Какой предмет преподавал Передонов?

15. Где у Передонова висел портрет Мицкевича и где портрет Пушкина? И каким образом он потом эти портреты перевесил?

16. Почему Передонов называет русских дурачьем?

17. «Уже она хотела окликнуть Марту. Но сам Передонов спросил злым голосом:

— Чему смеетесь?

Марта вздрогнула, повернулась к нему и не знала, что сказать. Владислав улыбался, глядя на Передонова, и слегка краснел.

— Это невежливо, при гостях, — выговаривал Передонов. — Надо мной смеетесь? — спросил он ».

Какую знаменитую фразу пародирует здесь Сологуб?

18. Почему рассказчик, от лица которого ведется повествование, произносит странную фразу: '«Слышно было из кухни, как Наталья звенела единственною оставшеюся чайною ложкою...» Что же произошло, с остальными ложками?

19. Сколько было сестер Рутиловых?

20. Передонов ждет, а сестры Рутиловы по очереди подходят к воротам и рассказывают, как каждая из них будет ублажать Передонова, если он на ней женится. Какую сцену и из какого произведения пародировал Сологуб?

21. Какую книгу изредка читала сожительница Передонова Варвара?

22. «Просвирку в вино накрошил, — думал он сердито про священника, — вино дешевенькое, народ морочат, чтобы им побольше денег за требы носили».

Таинство вечного претворения бессильного вещества в расторгающую узы смерти силу было перед ним навек занавешено. Ходячий труп! Нелепое совмещение неверия в живого Бога и Христа его с верою в колдовство!»

К сцене из какого произведения здесь, по всей видимости, отсылает читателя Сологуб?

23. Чем были украшены стены в гостиной Грушиной?

24. Какую прическу решил сделать перед венчанием Передонов?

25. Почему парикмахер отказался выполнить его заказ?

26. Кроме недотыкомки в романе упоминается еще одно фантастическое существо. Какое?

27. Каким образом Передонов пытался бороться с недотыкомкой?

28. Сколько лет собирался прожить Передонов?

29. Что за курносая баба пришла наниматься к Передонову в кухарки?

1. Его настоящая фамилия была Тетерников.

2. Ф. Т. подписывал свои стихи Федор Иванович Тютчев.

3. Это были «Робинзон Крузо», «Король Лир» и «Дон Кихот».

4. Он боялся умереть от «декабрита», болезни, от которой умирают в декабре.

5. Здесь перечислены постоянные мотивы сологубовского творчества.

6. Он вел картотеку своих стихотворений, опубликованных и неопубликованных. Отмечал, когда то или иное стихотворение было напечатано.

7. И тот и другой создали превосходные портреты Сологуба.

8. Он написал учебник по геометрии.

9. В первую очередь фраза о зеркале, в котором все отражается одинаково точно, отсылает к сказочной повести X. К. Андерсена «Снежная королева». В самом начале сказки рассказывается о злом тролле, смастерившем «такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже». Но, судя по тем упрекам, которые бросал романист современникам, говоря: эта книга написана не об авторе, а о них, Федор Сологуб имел в виду и другое зеркало. То, которое упоминается в эпиграфе к гоголевскому «Ревизору».

10. Передонов носил очки в золотой оправе.

11. Он любил смотреть на свои часы с большими золотыми крышками.

12. Он говорит, что, когда был маленьким, пакостил своим сестрам, младших бил, а старшим портил одежду.

13. Он мылся теплой водой, чтобы не застудиться.

14. Он был учителем русского языка.

15. Портрет Мицкевича висел на стене в столовой, а про портрет Пушкина Передонов говорит, что раньше тот висел на месте Мицкевича, но потом он его вынес в сортир. Ибо Пушкин был «камер-лакеем», по передоновскому определению. Затем он опять поменял портреты местами. Все же «Пушкин — придворный человек».

16. Он считает, что русские — народ никчемный, ничего, кроме самовара, не изобрели.

17. Он пародирует реплику городничего из «Ревизора»: «Чему смеетесь? — Над собою смеетесь!..»

18. Их на всякий случай спрятали.

19. Сестер было четверо: одна замужняя и три — девицы.

20. Это явная пародия на сцену из пушкинской «Сказки о царе Салтане».

21. Она читала поваренную книгу.

22. Скорее всего, это напоминание о сцене из романа Л. Толстого «Воскресение».

23. На стенах у нее висели картинки, закрытые кисеей. Если приподнять кисею, открывалось изображение голой бабы.

24. Он хотел сделать прическу по-испански.

25. Парикмахер не знал, что это за прическа. Но сослался на объективные обстоятельства. Вероятно, у Передонова была обширная лысина, недаром парикмахер сказал: «...у вас на голове уже солидность обозначается».

26. Передонов увидел в небесах «глаз-птицу».

27. Он намазал пол клеем. Передонов надеялся, что недотыкомка прилипнет к полу.

28. Лет двести или триста, как выяснилось из беседы с Володиным.

29. По всей видимости, это была смерть. Самое распространенное именование ее в народе — «курносая».

Сологуб Ф. Мелкий бес. М.; Л., 1933.

Сологуб Ф. Стихотворения. Л., 1939.

Сологуб Ф. Стихотворения. Л., 1978.

Сологуб Ф. Мелкий бес. М., 1988.

Сологуб Ф. Творимая легенда. М., 1991.

Сологуб Ф. Заклинательница змей. М., 1997.

Сологуб Ф. Стихотворения. Томск, 1995.

Неизданный Федор Сологуб. М., 1997.

Баран X. Триродов среди символистов: по черновикам «Творимой легенды» Федора Сологуба // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993.

Баран X. Федор Сологуб и критики: споры о «Навьих чарах» // Там же.

Дикман М. И. Поэтическое творчество Федора Сологуба// Сологуб Ф. Стихотворения. Л., 1978.

Келдыш В. О «Мелком бесе» // Сологуб Ф. Мелкий бес. М., 1988.

Соболев Л. О Федоре Сологубе и его романе // Сологуб Ф. Творимая легенда. М., 1991. Кн. П.

Хольтхузен И. Федор Сологуб // История русской литературы. XX век. Серебряный век. М., 1995.

Чуковский К. Путеводитель по Сологубу // Чуковский К. Собр. соч.: В 6 т. М., 1969. Т. 6.